♫ pharaoh & лсп // PiT;♫ deadkid // белаянежность;♫ daila // room;
✦ iris belli ✦
АЙРИС БЕЛЛИ, 19-21 // SYDNEY SWEENEY // ЮНАЯ КЛЕПТОМАНКА И КЛОФЕЛИНЩИЦА, ПОДАЮЩАЯ НАДЕЖДЫ; ХРОНИЧЕСКАЯ ЖЕРТВА С ЗАЛОМЛЕННЫМИ РУКАМИ И БЛУЖДАЮЩЕЙ УЛЫБКОЙ; ЕБОБО // АГНЕЦ, ВОЗЛОЖЕННЫЙ НА АЛТАРЬ АБЬЮЗА
Айрис источает приторную сладость и изображает дурочку с антрактами на истерики; Айрис цапает блестяшки и тащит в рот, в затхлом баре перемалывает чужие истории с таблетками и пересчитывает собственную злость в купюрах. У Айрис ничего не схвачено, всё растрачено — невинность за супермаркетом, эмоции вхолостую, последние баксы на тональник. Запираясь в ванной, она разглядывает космос в собственных гематомах, клянется завязать с полуночными трипами до окраин чужой жестокости, но обманывает сама себя лучше любого придурка с шакальим оскалом.
Айрис разводит крепкое пойло с клофелином, протягивает бокал и оголяет бедра, Айрис катает удовольствие на кончике языка, садится в любую машину, что навскидку доставит её в очередное никуда. Если во тьме ближайшего никуда она находит цель и смутное удовлетворение, Айрис плавит насмешливую радость в улыбке, прячет несколько соток в белье и живёт настоящим. Но иногда ей случается нестись прочь, выворачивая лодыжки, царапая ступни камнями и отчаянным, животным страхом. Айрис случается чувствовать у горла острый нож глумливых поражений, сглатывать ком едкой обиды и плакать взаправду. Она не смеется в лицо обидчиков, потому что знает цену мужской силе и знает цену собственных костей.
[Пока она улыбается, сердце крошится с трескучей болью, пылью оседая на кривом отражении. Где-то на дне Айрис плещется глиттерная наивность, вымазывая никчемные будни робкой надеждой. Но вместе с надеждой эмоциональная стабильность продаётся мудакам за бесценок, а Айрис возводит истерию в трепетный абсолют, болючие уколы эмоций засаживая себе в иступленной злости. Злость её кукольная, но варится внутри ядовитой желчью, и Айрис мечтает делать больно в ответ, выкрутить чужое наизнанку, вспороть, плюнуть, уничтожить, из-под дрожащих ресниц заглядывая обидчику в багровую рану.
Но Айрис умеет только мечтать, болтать и улыбаться.
Больно делают только ей.
Больно делает Аксель.
Это всё, что умеет он.
Аксель не знает лучшего занятия чем тратить; тратить свое и забирать чужое — нервные клетки, средства, надежды. Порочный круговорот с предельными ставками, манящее наслаждение в бессрочный кредит; валютой гнилая душа, по законам жанра. Айрис — сладкий приз в его эстафете неоправданной жестокости и сиюминутного насилия, колючие шипы под самой кожей, заедающий в печенках интерес — когда ты уже сломаешься? Провокация вмазана в будни вместе с коксом, Аксель кормит Айрис с рук, цепляет за запястья лиловыми синяками, жадно пожирает поцелуями и играет с её извращенной влюбленностью в прятки. Аксель портит все, до чего может дотянуться, и покуда в Айрис остаётся хоть что-то хрупкое и светлое, он будет измазывать это грязью, заглядывая в глаза, мешая патоку с горючим презрением.
Клацая зубами у хрупкой шеи, Аксель разглядывает в Айрис все застарелые страхи, цепляет длинными пальцами подбородок, сжимает углы скул, упивается болью на кончиках пальцев. Но самое вкусное в ней — не плоть, слёзы или блаженная слабость, в Айрис больше чем в каноничной жертве с путевкой в один конец, в Айрис злость. Много злости. И Аксель мажет довольство по морде, напевает гадостные романсы и мягко подталкивает Айрис к чернильной пропасти, чтобы реализовать засевший в узлах её боли потенциал. Аксель вдыхает её цветочный аромат, замешанный со страхом и сомнениями, мажет губами девичий висок и вкладывает в руку пистолет. Шагни вперёд, малышка.
— я сделаю все, что ты хочешь —
хочешь коктейль в постель,
я знаю такие рецепты, чтобы ты улетел.
я приготовлю бутылку,
проверю пробку на прочность,
залью бензин и порциями серную кислоту.
как обычно немного нагрею,
потом охлаждаю и пробкой заткну,
промою бутылку водой, и ты мой.
— поверь, у нас все хорошо. под ногтями иголки – забей, ну и что, а?
я под ребра тебе вкручу штопор, твое тело немеет от шока,
наложи пару швов на свои запястья — ты знаешь, бывало и хуже,
петелька на шее совсем разболталась, давай-ка потуже,
обними меня крепче, чтоб кости покрылись обилием трещин,
и высосав соки друг друга от сильных увечий,
с тобой в этой позе застынем навечно,
разобьем посуду, что стоит на столе,
мы с тобой станцуем на битом стекле,
обольемся бензином, потом подожжем это все,
для того, чтобы было теплей
► предки — алкогольвица из трейлерного парка и простецкий коп, покуда такой тандем не имел особого права на жизнь, родители развелись, когда Айрис было лет 6, чем разбили ей сердечко и пустили по пизде представления о счастливой семье и хэппи эндах. Айрис с тех пор — перекати-поле, периодически кочует от матери к отцу, хотя участие обоих в жизни дщери чисто номинальное. настаиваю на том, что где-то в настоящем папаша вдруг сжал мозги в кулачок, взялся за ум и повысил градус своего участия в делах Айрис (считай, набросал говна на вентилятор), отсюда маленькая тележка проблем, которые Аксель по доброте душевной готов превратить в ебучий тепловоз, что раздавит ошметки всяких теплых чувств Айрис к отцу;
► жизнь у Айрис с двойным дном, и где-то на краешке своего морального уродства она всё ещё пытается в нормальную жизнь, чтобы занятия по расписанию, ужин с папашей по субботам и вера в чудо по наитию;
► у Акселя своя роль в клофелиновых забегах — подстраховать (лол), вытряхнуть бабло, красиво съебаться в случае проблем, итого наблюдаем почти чистой воды эксплуатацию. единственная функция, с которой Аксель исправно справляется — подливать масла в пиздец;
► все детали оставляю на твой откуп, но с радостью поварюсь в биографии вместе с тобой и помогу познать дзен.
ищу музу для беспредела. кормлю стеклом с ложечки, нежно укутываю в колючую похабщину, и вообще я охуенный. за скорость не топлю, режим лайт, но за атмосферные посты продам душу, поэтому покажи мне свою в лс. выставляю мою на обозрение здесь, потому что я псина продажная предусмотрителен.
персонаж имеет определенные вайбы Кэсси, не секрет, но Айрис куда больше про ярость и отчаяние, зависимость и что-то ещё тягучее, но вкусное. не стоит думать, что эта история рискует стать рОмАнтИшНой, потому что здесь будет много грязи, первосортного абьюза, провокации на кончике ножа и злости, засевшей в печенках, а ещё возможное насилие и невозможно черный юмор.
принеси мне эту гнилую конфетку, и я подарю тебе свое червивое сердечко.
пост
Маленькая лгунья на рождественских каникулах, ага. В планах семейный ужин из запечённых страданий с хрустящей корочкой, катание на салазках в ошибки прошлого и конфетти из долгов с процентами. Под ёлкой колючие угрозы, упакованные в блестящую обертку, их Аксель подарит позже и запихает отцу Мореллов в глотку. Для девчонки в упаковке сладости, приторная патока на языке, что заскользит по тонкой шее, вымажет всё её нутро липкой скверной. Подождать, растянуть удовольствие раскаленной проволокой внутри, прочувствовать момент — Хольм это умеет.
Аксель принимает телефон в дар, возится с мобильником несколько минут, имитируя гугл поиск номера ближайшего эвакуатора. По нотам разыгрывает звонок, заговаривая тишину в трубке. Спектакль нравится, хлебные крошки к миру, который остался за дверью — пусть у девчонки останется хоть что-то, хлипкая вера, например. На ближайшие 5 минут, пока ладони Хольма оттаивают в тепле керамики.
— Сказали, что из-за погоды не смогут приехать быстро. Сказали, что ждать придётся около часа.
Сказали, что никто вас не спасёт.
Хольм ласково улыбается, когда острая коленка скользит по его локтю и неловко задерживается в интимной близости ещё на пару мгновений, но быстро ретируется под длинную сорочку. Аксель уже живо представляет себе, что ниже, глубже, слоями до, у поверхности терпкого стыда, но хочет разворачивать обертку аккуратно, сохраняя рисунок, чтобы разглядеть повнимательнее. Рвать на мелкие кусочки с порога не улыбает, он не Расти; ему нравится рвать изнутри, нравится выверенное по граммам чувство страха, в равной пропорции с перемолотым в мелкую крошку замешательством. Посыпать шоколадной пыльцой на какао и испить до дна.
Аксель редко питается смущением, в рационе больше эмоционального дерьма и презренного ничтожества. Стыдливость — редкое угощение, и Хольму все интереснее заполучить его на тарелке с цветастым узором в тон убогих занавесок этого убогого места и распробовать на вкус. Когда 14-летки, его одногодки, познавали границы собственного смущения, Аксель хоронил родителей (без особого участия и энтузиазма, номинально, формально и как бы "так уж и быть"), уже въебывал на работе, погрязая в сути теткиной эксплуатации, и кажется, упустил что-то существенно важное, ублюдочно-трогательное и терпкое, с градусом подростковой невинности. Всё после было уже червивым, гнилым и порченным, потому что лучшие плоды уже надкусили, сожрали, выплюнули или переварили; пришлось брать пользованное, использовать забранное. Хольм остался без девчачьих сентиментальных приступов на острие гормонального ножа, и теперь почувствовал упущение, заметил умилительную оплошность.
Невинность здесь сквозит в воздухе, Аксель глядит на девчонку и почти ощущает нескладность натуры, несостыковки с собственным телом — такие парадоксы на поверхноFсти, и хочется запустить в них руки, повозиться внутри, ощутить скудное тепло.
Аксель редко питается смущением, и теперь вместе с приторным какао намерен обжигать им гортань, пока вкус не наскучит. Интерес зажигается яркой лампочкой, маячит в поле зрения, её уже не потушить и никуда не запрятать, считай, ты пропала. Плед раскрывается перед ним уютным ворсом, Хольм мажет по лицу довольство.
— Ты добра, Мейв. Не каждый день встречаешь доброго человека. Особенно в глухом лесу. Особенно под ночь. — Глупая, милая овечка. Аксель поднимается с дивана во весь рост, стягивает куртку, глядит с вызовом на девчонку, цепляет следом и толстовку. Внизу голая плоть и жгучий интерес. Акселю нравится, когда на него смотрят, нравится, когда восхищаются, прокручивая внутри заостренные несоответствия души и тела. Цветущая плоть, напичканная разложением. Толстовка наполовину мокрая, и он наполовину оправдан. — Всё промокло.
С джинсами решает не спешить, у него ещё будет время раздеться с нихуя и продолжить начатое, чтобы не пугать девчонку с порога. Местонахождение отца не установлено, но Хольм заранее доволен тем, тот не притащил своей задницы для встречи гостя. Тет-а-тет с малолеткой в уютной интимности рождественского освящения — куда более многообещающее начало вечера. Аксель принимает плед, накидывает на плечи, заботясь о том, чтобы револьвер сзади не был обнаружен раньше положенного времени.
— Встречаете рождество с отцом вдвоём? Не скучно? — долгие паузы, кропотливое ожидание, — Разве не хочется вырваться в город, погулять, провести время хорошо? — смысловые точки на "хорошо", ставки на то, что девочкам в пубертате не нравится участвовать в крысинах бегах и залегать на дно вшивой норы с мерцающей гирляндой. Даже девочкам в пубертате с дрянным крестиком на хилой шее. Знавал Аксель пару набожных мадам с высокими стандартами — божественный минет среди прочих. Хольм втягивает в себя какао и благостное тепло, оценивает дистанцию между ним и девчонкой, прощупывает почву настырными пальцами во имя насмешливого любопытства, — Всё веселятся, дарят подарки, целуются под омелой. Кажется, проводить рождество с предками отстойно, — врезается настойчивым взглядом в Мейв, закусывая губу, — У вас есть омела?
Испитый старикан без работы и совести, просаживающий последние баксы за покерным столом, рассказывал Акселю забавное — своими корнями-присосками полупаразитная омела проникает глубоко под кору дерева-хозяина, чтобы обеспечивать себя влагой и питательными веществами, в буквальном смысле слова высасывая их из дерева. Символ возрождения и рождества. Хольму понравилась эта дрянь, потому что ассоциативные ряды занимательны.
— Ты когда-нибудь целовалась?
Людям нравится ощущать себя мёртвыми — внутри и снаружи, гниющими, никому ничего уже не должными; Акселю нравится ощущать себя живым. Никому ничего не должным.
— Ты очень красива, Мейв, — патока на губах, пальцах, что аккуратно скользят по грубой вязи кардигана у самого края, хищно подбираются к бледной ладони, окутанной в растянутый рукав. Царапает кончиками пальцев нежную кожу. — Красива и добра. В других обстоятельствах я бы позвал тебя на свидание — туда, где есть омела, — ладонь пробирается выше, ложась на тонкую шею. Ощущение примерно как от толстой пачки хрустящих баксов в пальцах. Хольм склоняется над девчонкой, вдыхая аромат непосредственного уюта, пытаясь вычленить из этой терпкости нотки страха. — Ты хочешь поцеловать меня, Мейв?
